Санникова Ираида Ивановна
1935 г.
Информация предоставлена:
Орлова Анна Станиславовна
Кировская область, г. Киров
Санникова Ираида Ивановна
(родилась 05 августа 1935 года в д. Елох Вятскополянского района)
«Когда началась война, мне не исполнилось ещё и 6 лет. Старшая моя сестра Фая (ей было около 10 лет) стала главной помощницей мамы, которая работала в колхозе. Выходных не было, работали от темна до темна, вручную. Помню слова мамы, что она сжала серпом 4 гектара ржи.
В начале войны взрослые вечером ходили по деревне и стучали в окна, если они были неплотно завешаны, опасались бомбёжек. Но ни разу немецкие самолёты нас не потревожили. Выкопав картошку, часть её закапывали в землю, опасаясь прихода немцев.
Мы с сестрой пилили дрова (теперь эта пила называется «дружбой на двоих»), сестра их колола, носила в дом, топила печку, что-то готовила на ней. Она же ездила с мамой в лес за дровами, за сеном. Я оставалась дома одна.
Однажды в дверь постучали. На вопрос «Кто там?» был ответ: «Я». Голос показался мне знакомым, я открыла дверь. Как позже выяснилось, это был молодой дезертир. Он вошёл во двор не с улицы, а со стороны заднего огорода, перелез через ограду. Не помню, как он был одет, но, по-видимому, изрядно озяб, потому что долго сидел, прислонившись спиной к русской печке, и разговаривал со мной. Я ему рассказала, что папа на фронте, мама с сестрой уехали в лес за сеном. Наконец, он встал, подошёл к столу, взял в руки мешочек из ткани, спросил: «Что это?». Я ответила: «Котомка». Их приспосабливали в качестве рюкзака. Он предложил: «Надень её на голову». Я удивилась: «Зачем? Котомки-то ведь не носят». «Как не носят? Носят!» — возразил он. И в этот момент вошла соседка. Она спросила, где мама и сестра, и сразу ушла.
— Кто это? — спросил он.
— Соседка, – ответила я.
— Где она живёт?
— Через дом.
И он тут же ушёл, опять не по улице. Мама очень испугалась, когда я ей всё рассказала. Разумеется, все ужасались, наставляли меня, кому можно открывать дверь. А я потом долго переживала, что на столе не было ни кусочка хлеба.
Помню, что в войну готовили подарки на фронт всей деревней. Мама и сестра Фая вязали из шерсти носки и рукавицы с двумя пальцами, чтоб можно было стрелять, не снимая рукавицы. А я шила мешочек из ткани и набивала его табаком-самосадом. Его сами сажали, сушили и нарезали. Назывался такой табак «махорка». По совету взрослых я вложила в мешочек своё имя и адрес и вскоре получила письмо от молодого бойца. Он благодарил, просил выслать фотографию и предложил наладить переписку. По совету мамы я написала, сколько мне лет, в каком классе я учусь, но ответа уже не было. Я переживала, что он уже погиб, но надеялась, что его разочаровал мой возраст.
В школу тогда брали с 9 лет, но сестра моя Фая привела меня в 8 лет в школу и сказала, что мне 9. Ей поверили, и я стала учиться. Школа в деревне была двухкомплектная. В одном помещении обучалось два класса: 1-ый и 3-ий, 2-ой и 4-ый. Одна учительница была заведующей, а моя называлась «военрук». Она носила военную форму: гимнастёрку, юбку и пилотку. И это нам очень нравилось. Она учила нас маршировать, устраивать соревнования по бегу и лыжам. Лыжи были самодельные и далеко не у всех.
Я не помню, были ли у нас какие учебники. Скорее всего, их не было. О тетрадях мы и понятия не имели. Писали на чём попало. Кто-то на чердаках находил старые исписанные тетради (писали между строк), старые газеты (новых мы не получали). Моя сестра нашла выход. У её одноклассницы отец работал в правлении колхоза, Фая меняла у неё какие-то бланки (бумаги) на конфеты. У мамы в чулане под потолком в мешочке были мелкие леденцы с довоенного времени. Они назывались «ландрин». Они нас и выручали. Разумеется, она себя и меня не забывала, пока мама не обнаружила, что конфет осталось чуть-чуть. Помню, как моя бедная сестра оправдывалась, что она брала понемножку, было незаметно. Родители никогда на нас не кричали, не поднимали руку, но огорчить их было очень стыдно и больно.
Писали мы деревянными ручками с пером. Чернила готовили сами. Кто-то делал из свёклы. А моя запасливая мама имела химические карандаши. Не представляю, сколько с ними было возни: наскоблить стержни, растворить их. Носили их в школу в бутылочках, заткнув чем попало, часто проливали. И когда после войны появились чернильницы-непроливайки, для нас это было что-то гениальное, чудо техники. В конце войны нам стали варить в школе похлёбку. После уборки урожая все классы ходили по полям, собирали колоски.
В деревне появлялись уполномоченные по налогам, они смотрели хозяйство. Налог полагалось платить за коров, овец, поросят и, по-моему, за кур (точно не помню).
Их пытались задобрить. Соседи наши держали пчёл, они угощали мёдом. А у моей мамы был запас крупных кусков сахара. Она их щипцами делила на мелкие кусочки, которые мы получали перед чаем. Вот она приготовила чай и поставила перед налоговиком полную сахарницу. Мы с сестрой, сидя на печке, с ужасом наблюдали, как наш гость хрумкает сахар, пока не опорожнил всю сахарницу. А у моей тёти муж умер перед войной, поэтому никаких пособий она не получала. Старший сын её работал на железной дороге. Ходить приходилось за 5 вёрст. Работа тяжёлая, голод, он заболел. Когда налоговик требовал с тёти денег, она плакала, уверяла, что денег нет. Больной её сын, лёжа на полатях, сказал: «Мама, отдай ему мою штанину». Он откладывал деньги, чтобы купить себе штаны. Парень умер в 16 лет от тяжёлой работы и голода.
После войны по деревне ходили голодающие из города, предлагая всякие вещи в обмен на картошку. Их называли «менялы». Мне выменяли красивое розовое платье, но оно оказалось коротко, выше колена, и мама разрешила мне в нём ходить, только надевая поверх длинного сарафана.
Один хозяин, живущий на краю деревни, обнаружил, что ночью у него подкапывают картошку. Он ночью выследил виновного и застрелил его. Жена (а может мать), сказала: «Чай, орден ему дадут». А у погибшего оказалось четверо детей из соседней деревни.
Папа мой, Санников Иван Андреевич (07.06.1895-12.03.1966), был призван на фронт сразу, как началась война, и вернулся после Победы. Оказался он на Ленинградском фронте. Все жители деревни ждали почтальона, надеясь получить треугольное письмо, сложенное из листа бумаги. Это была большая радость: папа жив! Иногда в сумке почтальона оказывался казённый конверт, в нём обычно сообщалось о гибели воина. Их называли «похоронками» и очень боялись. Однажды такой конверт получили и мы (родные), в нём сообщалось, что папа пропал без вести. Семью лишили пособий, которые давали тем, у кого родственники были на войне, за домом следили, думая, что он дезертировал. Я видела переживания сестры и мамы, но в чём дело, мне не говорили. Маме с тремя маленькими детьми приходилось очень трудно и голодно, помню, что делали лепёшки из лебеды. Продолжалось это очень долго. Долго мы не получали от него никаких известий, и неожиданно папа пришёл сам. Шёл по деревне с рюкзачком, весёлый, после отметки в военкомате. Какая это была для всех радость!!! Папа жив!!!
Он рассказывал, что им привозили на обед похлёбку, по его словам, мутную жидкость, они вылезали из окопов, собирали головки клевера и прошлогоднюю траву и это ели. И однажды он потерял сознание, его вывезли из блокадного Ленинграда без сознания по Дороге Жизни. Так называлась дорога по льду Ладожского озера, по ней везли в окружённый немцами город продовольствие и боеприпасы и вывозили больных, раненых и детей. Оказалось, что у папы был «заворот кишок», ему сделали операцию, удалили что-то, ему была рекомендация есть часто, но по чуть-чуть. В госпитале его подлечили и дали отпуск домой поправить здоровье.
Спустя какое-то время его снова призвали. Он воевал на Северном фронте в Карелии. Участвовал в освобождении города Печенга. И ещё папа удивлялся жалобам на простуды, вспоминая, как они спали на снегу, завернувшись в плащ-палатку, «…и никаких простуд не знали». Война закаляла, считал он.
У папы была медаль за освобождение г. Печенга «Петсамо-Печенга». Всего у него было 5 медалей, в том числе и «За отвагу», он дошёл до Берлина. Служил в тяжёлом самоходно-артиллерийском полку, дальняя артиллерия, и считал, что благодаря этому остался жив, хотя и потерял здоровье. Умер папа в 70 лет. Он после операции практически был уже инвалидом, страдал с желудком до конца жизни и нередко вынужден был обращаться в госпиталь после войны.
У папы Ивана было 6 братьев: Алексей, Андрей (19.08.1907г.р.), Павел (24.06.1910г.р.), Николай (21.07.1903 г.р.), Григорий (25.01.1915г.р.), Кирилл, и 2 сестры: Елена и Валентина. И никого из его братьев война не забрала. Я считаю, что это от того, что бабушка Анна крепко за них молилась. Это чудо, что все остались живы. Я их всех помню и их семьи, так как в деревне был обычай по праздникам ходить друг к другу в гости большими семьями. Дядя Андрей не был на фронте, так как получил броню. Дядя Алексей был на фронте и когда вернулся, то многих крестил (крёстный). Дядя Григорий попал в штрафбат, а после ранения – в нормальные войска.
Грустно было смотреть на матерей, жён и детей, которые не дождались своих сыновей, мужей, отцов. Они отдавали цветы тем, кто приехал на поезде, и печальные уходили домой, надеясь на возвращение своих близких.»
